21-12-2020, 17:53
Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова
Москва. Кремль. Уже белокаменный. Царская трапезная. За трапезой Иван IV Грозный. Позади, за спиной царя, стольники. Супротив — князья да бояре. По бокам — охрана, опричники.
Царь Иван Васильевич в преотличнейшем настроении. Ну, чем не повод превратить будничную трапезу в маленький, для своих, праздник? Открывая пированьице «в удовольствие свое и веселие», Грозный повелевает стольникам нацедить для опричнины заморского, сладкого, из царевых запасов вина. Сам же зорко следит, как пьют его верные слуги, ведь винопитие — еще и испытание на лояльность. Однако и удалые бойцы не лыком шиты: пьют как положено, пьют — царя славят, вино сладкое по губам течет. Иван доволен, но вдруг замечает, что один из них, из опричников, к золотому ковшу с золотым вином не притрагивается. Узнав в нарушителе дворцового этикета своего любимца Кирибеевича, грозно отчитывает его: «Неприлично же тебе, Кирибеевич,/ Царской радостью гнушатися;/ А из роду ты ведь Скуратовых,/ И семьею ты вскормлен Малютиной!..»
Кирибеевич, лукавый и ловкий, как бес, разыгрывает перед царем, для него персонально, душещипательную сцену. Потому, мол, не пью — в золоченом ковше не мочу усов, — что до страсти влюбился в красавицу, а она от меня, недостойного, как от нехристя, отворачивается, полосатою фатою закрывается. Узнав, что зазноба его выдвиженца всего лишь купеческая дочка, Иван Васильевич смеется: мол, возьми перстенек мой яхонтовый, прикупи ожерелье жемчужное и пошли дары драгоценные ты своей Алене Дмитриевне. Сладишь дело — на свадьбу зови, ну, а прежде свахе покланяйся…
Перехитрил-таки Малютин выкормыш самого Ивана Четвертого! И не врал ему вроде бы, все, как есть, на духу рассказывал, только правду последнюю при себе оставил: не поведал про то, что красавица «В церкви Божией перевенчана,/ Перевенчана с молодым купцом/ По закону нашему христианскому».
Свахе покланяйся? Без свах обойдемся! Главное — царь на его стороне. Да и сам он недаром в опричнине, здесь законникам делать нечего!
Гостиный двор. Шелковая лавка купца Калашникова. За прилавком — хозяин. Пересчитывает деньги, разглаживает товар.
Дела у Степана Парамоновича идут успешно. А то, что сегодня баре богатые в его заведение не заглядывают, к деликатному товару не прицениваются, так ведь день на день не приходится. Но вот уж и вечер, зима, рано темнеет, гостиный двор давно опустел, пора и ему домой, к молодой жене, к милым деточкам. Хорош у Калашниковых дом — высок, ладен, под стать хозяину. Да уж ежели с утра не везет, так обязательно до ночи. Думал: деточки почивают, а они плачем плачут! Думал: жена ненаглядная его ужином на белой скатерти встретит, а её и дома-то нету! Сильно волнуется Степан Парамонович, спокойный он мужчина, выдержанный, а волнуется: снег, метель, мороз, темень — уж не случилось ли чего с Аленой Дмитриевной? Ох, случилось, случилось, и страшное! Опозорил её Кирибеевич! И не где-нибудь, посередь улицы, словно тать, как зверюга, набросился, целовал, миловал, уговаривал! На глазах у соседей разбойничал. Те смеялись и пальцем показывали: мол, что деется, ну и бесстыжие!
Поверив, хотя и не сразу, что жена говорит ему правду, Степан Парамонович решает не откладывать дело в долгий ящик, благо обстоятельства складываются удачно. Завтра на Москве-реке — кулачные бои, и по случаю праздника — при самом царе. А где царь, там и псарня опричная. Вот и выйдет он тогда на опричника. Будет насмерть биться — до последних сил. Не осилит, так, может, братушки, может, младшеньких Бог и помилует, подсобит одолеть проклятого.
И они, младшенькие, не подводят своего «второго отца». Сначала слегка, по-житейски, не слишком довольные тем, что Степан повыдергивал их из покойных постелей, узнав, что случилось с дорогой их снохой, дают честное купеческое слово: «Уж тебя мы, родного, не выдадим».
Берег Москвы-реки. Раннее утро. Зрители еще подтягиваются, но царь со свитою (бояре, дружина, опричнина) уже тут.
Первым, как и предвидел Калашников, выходит на ринг Кирибеевич. Возбужденный вчерашней «победой», он так агрессивен и так уверен в себе, что никто из его обычных противников не трогается с места. Вот тут-то, раздвинув толпу, и появляется Степан Парамонович. Кирибеевич, слегка удивленный (он-то сразу сообразил, что перед ним — новичок), предлагает простофиле представиться, чтобы знать-де, по ком панихиду служить. Разумеется, это шутка: биться до смерти он явно не собирается. Не тот случай. Да и царь-государь смертные исходы на кулачных ристалищах не одобряет. И только сообразив, что противник — законный муж Алены Дмитриевны, теряет самообладание. От недавнего куража и следов не осталось. И все-таки — он, первый кулак царской опричной команды, чуть было не погубивший Степана Парамоновича удар, промеж ребер, поддых, предательски-подлый, наносит именно он. С трудом поднявшись, но моментально собравшись (минуту назад — почтенный купец, а в момент удара удалой боец), Калашников сваливает своего недруга замертво. Грозный, как опытный болельщик, видит, что оба поединщика работают не по правилам хорошей игры: по правилам ни поддых, ни в висок целить (специально) не полагается, и на правах судьи спрашивает убийцу: нехотя или по воле укокошил он слугу его верного, а если по воле, то за что и про что. На второй вопрос Степан Парамонович Калашников, естественно, ответить не может, а на первый отвечает сразу: «Я убил его вольной волею». Пораженный его искренностью (мог бы сослаться на неопытность, всем видно, что новичок), Иван Васильевич, играя лучшую из своих ролей — царя Грозного, но Справедливого, хотя и отправляет Калашникова на плаху, обещает исполнить предсмертную его просьбу: не оставить царскою милостью осиротевшее семейство. И, как ни странно, выполняет обещание! Алене Дмитриевне и сиротам — казенное содержание, а братьям Калашниковым — беспрецедентное право: «торговать безданно, беспошлинно» «по всему царству русскому широкому».
Царь Иван Васильевич в преотличнейшем настроении. Ну, чем не повод превратить будничную трапезу в маленький, для своих, праздник? Открывая пированьице «в удовольствие свое и веселие», Грозный повелевает стольникам нацедить для опричнины заморского, сладкого, из царевых запасов вина. Сам же зорко следит, как пьют его верные слуги, ведь винопитие — еще и испытание на лояльность. Однако и удалые бойцы не лыком шиты: пьют как положено, пьют — царя славят, вино сладкое по губам течет. Иван доволен, но вдруг замечает, что один из них, из опричников, к золотому ковшу с золотым вином не притрагивается. Узнав в нарушителе дворцового этикета своего любимца Кирибеевича, грозно отчитывает его: «Неприлично же тебе, Кирибеевич,/ Царской радостью гнушатися;/ А из роду ты ведь Скуратовых,/ И семьею ты вскормлен Малютиной!..»
Кирибеевич, лукавый и ловкий, как бес, разыгрывает перед царем, для него персонально, душещипательную сцену. Потому, мол, не пью — в золоченом ковше не мочу усов, — что до страсти влюбился в красавицу, а она от меня, недостойного, как от нехристя, отворачивается, полосатою фатою закрывается. Узнав, что зазноба его выдвиженца всего лишь купеческая дочка, Иван Васильевич смеется: мол, возьми перстенек мой яхонтовый, прикупи ожерелье жемчужное и пошли дары драгоценные ты своей Алене Дмитриевне. Сладишь дело — на свадьбу зови, ну, а прежде свахе покланяйся…
Перехитрил-таки Малютин выкормыш самого Ивана Четвертого! И не врал ему вроде бы, все, как есть, на духу рассказывал, только правду последнюю при себе оставил: не поведал про то, что красавица «В церкви Божией перевенчана,/ Перевенчана с молодым купцом/ По закону нашему христианскому».
Свахе покланяйся? Без свах обойдемся! Главное — царь на его стороне. Да и сам он недаром в опричнине, здесь законникам делать нечего!
Гостиный двор. Шелковая лавка купца Калашникова. За прилавком — хозяин. Пересчитывает деньги, разглаживает товар.
Дела у Степана Парамоновича идут успешно. А то, что сегодня баре богатые в его заведение не заглядывают, к деликатному товару не прицениваются, так ведь день на день не приходится. Но вот уж и вечер, зима, рано темнеет, гостиный двор давно опустел, пора и ему домой, к молодой жене, к милым деточкам. Хорош у Калашниковых дом — высок, ладен, под стать хозяину. Да уж ежели с утра не везет, так обязательно до ночи. Думал: деточки почивают, а они плачем плачут! Думал: жена ненаглядная его ужином на белой скатерти встретит, а её и дома-то нету! Сильно волнуется Степан Парамонович, спокойный он мужчина, выдержанный, а волнуется: снег, метель, мороз, темень — уж не случилось ли чего с Аленой Дмитриевной? Ох, случилось, случилось, и страшное! Опозорил её Кирибеевич! И не где-нибудь, посередь улицы, словно тать, как зверюга, набросился, целовал, миловал, уговаривал! На глазах у соседей разбойничал. Те смеялись и пальцем показывали: мол, что деется, ну и бесстыжие!
Поверив, хотя и не сразу, что жена говорит ему правду, Степан Парамонович решает не откладывать дело в долгий ящик, благо обстоятельства складываются удачно. Завтра на Москве-реке — кулачные бои, и по случаю праздника — при самом царе. А где царь, там и псарня опричная. Вот и выйдет он тогда на опричника. Будет насмерть биться — до последних сил. Не осилит, так, может, братушки, может, младшеньких Бог и помилует, подсобит одолеть проклятого.
И они, младшенькие, не подводят своего «второго отца». Сначала слегка, по-житейски, не слишком довольные тем, что Степан повыдергивал их из покойных постелей, узнав, что случилось с дорогой их снохой, дают честное купеческое слово: «Уж тебя мы, родного, не выдадим».
Берег Москвы-реки. Раннее утро. Зрители еще подтягиваются, но царь со свитою (бояре, дружина, опричнина) уже тут.
Первым, как и предвидел Калашников, выходит на ринг Кирибеевич. Возбужденный вчерашней «победой», он так агрессивен и так уверен в себе, что никто из его обычных противников не трогается с места. Вот тут-то, раздвинув толпу, и появляется Степан Парамонович. Кирибеевич, слегка удивленный (он-то сразу сообразил, что перед ним — новичок), предлагает простофиле представиться, чтобы знать-де, по ком панихиду служить. Разумеется, это шутка: биться до смерти он явно не собирается. Не тот случай. Да и царь-государь смертные исходы на кулачных ристалищах не одобряет. И только сообразив, что противник — законный муж Алены Дмитриевны, теряет самообладание. От недавнего куража и следов не осталось. И все-таки — он, первый кулак царской опричной команды, чуть было не погубивший Степана Парамоновича удар, промеж ребер, поддых, предательски-подлый, наносит именно он. С трудом поднявшись, но моментально собравшись (минуту назад — почтенный купец, а в момент удара удалой боец), Калашников сваливает своего недруга замертво. Грозный, как опытный болельщик, видит, что оба поединщика работают не по правилам хорошей игры: по правилам ни поддых, ни в висок целить (специально) не полагается, и на правах судьи спрашивает убийцу: нехотя или по воле укокошил он слугу его верного, а если по воле, то за что и про что. На второй вопрос Степан Парамонович Калашников, естественно, ответить не может, а на первый отвечает сразу: «Я убил его вольной волею». Пораженный его искренностью (мог бы сослаться на неопытность, всем видно, что новичок), Иван Васильевич, играя лучшую из своих ролей — царя Грозного, но Справедливого, хотя и отправляет Калашникова на плаху, обещает исполнить предсмертную его просьбу: не оставить царскою милостью осиротевшее семейство. И, как ни странно, выполняет обещание! Алене Дмитриевне и сиротам — казенное содержание, а братьям Калашниковым — беспрецедентное право: «торговать безданно, беспошлинно» «по всему царству русскому широкому».
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.