Мелеховский двор находится на самом краю хутора. Казак Про-кофий Мелехов вернулся в хутор в предпоследнюю турецкую кампанию. «Из Туретчины привел он жену — маленькую, закутанную в шаль женщину. Она прятала лицо, редко показывая тоскующие одичалые глаза.

Пахла шелковая шаль далекими неведомыми запахами, радужные узоры ее питали бабью зависть. Пленная турчанка сторонилась родных Прокофия, и старик Мелехов вскоре отделил сына. В курень его не ходил до смерти, не забывая обиды». И другие хуторяне не полюбили чужестранку. Кто посмеивался, кто в открытую выражал свое недовольство, но Прокофий «шел медленно, как по пахотной борозде, сжимал в черной ладони хрупкую кисть жениной руки».

Шумел хутор о Прокофии и его жене целыми днями: «одни утверждали, что красоты она досель невиданной, другие - наоборот». Говорили, что жена Прокофия ведьмачит.

Когда произошел небывалый падеж скота, казаки сразу же пришли к Прокофию и стали обвинять в происходящем его жену. «Рослый батареец, по уличному прозвищу Люшня, стукал Прокофия головой о стену, уговаривал:

«Не шуми, не шуми, нечего тут!.. Тебя не тронем, а бабу твою в землю втолочим. Лучше ее уничтожить, чем всему хутору без скотины гибнуть».

Но Прокофий вступился за свою жену. Ему пришлось убить Люш-ню. Остальные казаки разбежались. Когда они вернулись, то увидели, что Прокофьева жена преждевременно родила ребенка. После этого она умерла. Недоношенного ребенка взяла Прокофьева мать.

Когда мальчику исполнился месяц, его окрестили и назвали по деду Пантелеем. Прокофий вернулся с каторги через двенадцать лет, сразу же забрал к себе сына и «стал на хозяйство». Когда мальчик вырос, то отец женил его на казачке — дочери соседа. «С тех пор и пошла турецкая кровь скрещиваться с казачьей. Отсюда и повелись в хуторе горбоносые, диковато-красивые казаки Мелеховы, а по-уличному - Турки».

Когда Прокофий умер, Пантелей расширил свое хозяйство и стал зажиточным хуторянином. Он «был сух в кости, хром (в молодости на императорском смотру на скачках сломал левую ногу), носил в левом ухе серебряную полумесяцем серьгу, до старости не слиняли на нем вороной масти борода и волосы, в гневе доходил до беспамятства и, как видно, этим раньше времени состарил свою когда-то красивую, а теперь сплошь опутанную паутиной морщин, дородную жену».

Старшего его сына звали Петро, он вырос светлым и кареглазым. Женился на Дарье и быстро обзавелся ребенком. Средний, на шесть лет младший, Григорий больше в отца пошел. Самым любимым ребенком Мелехова была Дуняшка — длиннорукая и большеглазая.



II

Семья просыпалась рано. Плотно заполнены бытом были будни донского подворья. Каждый занимался своим делом. Раньше всех просыпался Пантелей и выпускал скотину на выпас. Дарья, проснувшись, бежала доить коров. Пантелей Прокофьевич и Григорий, взрослый уже парень, отправлялись рыбалить. Как-то во время рыбалки отец пригрозил Григорию, что если тот не прекратит «баловать» с Аксиньей Астаховой, женой соседа Степана, то порки ему не избежать. Григорий ответил, что это все наговоры. «До пристани молчали оба. Уже подъезжая к берегу, отец напомнил:

— Гляди не забудь, а нет — с нонешнего дня прикрыть все игрища. Чтоб с базу (двора) ни шагу. Так-то!

Покусывая губы, шел Григорий позади отца. «Выкуси, батя, хоть стреноженный, уйду ноне на игрище», — думал, злобно обгрызая глазами крутой отцовский затылок».

После Григорий отправился продавать пойманную рыбу и встретил друга-одногодка Митьку Коршунова. Григорий решил взять друга с собой, чтобы тот выторговал побольше денег за сазана.

Люди уже шли от обедни. По дороге рядышком вышагивали три брата по кличке Шамили. В середине шел старший — безрукий Алексей.

«Давно на стрельбище разорвало в руках Алексея винтовку, кусок затвора изуродовал щеку. Левую руку оторвало по локоть... Хоть и безрукий, а первый в хуторе кулачник ». Остальные братья, Мартин и Прохор, были очень похожи на Алексея. Григорий поздоровался с Шамилями. А вот Митька не стал — досталось ему как-то от Алешки.

Наконец друзья пришли к богатому дому Мохова. Здесь Григорий познакомился с молодой дочерью Мохова. Они стали договариваться о том, как вместе на рыбалку пойти. Их разговор прервал Сергей Платонович Мохов. Григорию быстро удалось продать рыбу.


III

«Григорий пришел с игрищ после первых кочетов. Из сенцев пахнуло на него запахом перекисших хмелин и пряной сухменью богородицы-ной травки.

На цыпочках прошел в горницу, разделся, бережно повесил праздничные, с лампасами, шаровары, перекрестился, лег» .

Назавтра Петру пришло время отправляться в казачьи лагеря. Григорий проснулся рано, чтобы отвести коня брата на водопой. Возле конюшни столкнулся с матерью. Выяснилось, что Степан Астахов решил ехать вместе с Петром. Мать отправила Григория будить Степана. Здесь он увидел спящую Аксинью. Оба очень смутились.

В майские лагеря из этого хутора ушло человек тридцать казаков. Пантелей Прокофьевич, Дуняшка и Григорий наспех собирали Петра в дорогу. Снова повел Григорий коня на водопой. Здесь он встретил Аксинью. «Ветер трепал на Аксинье юбку, перебирал на смуглой шее мелкие пушистые завитки. На тяжелом узле волос пламенела расшитая цветным шелком шлычка, розовая рубаха, заправленная в юбку, не морщинясь, охватывала крутую спину и налитые плечи. Поднимаясь в гору, Аксинья клонилась вперед, ясно вылегала под рубахой продольная ложбинка на спине. Григорий видел бурые круги слинявшей под мышками от пота рубахи, провожал глазами каждое движение. Ему хотелось снова заговорить с ней». Аксинья заторопилась домой, собирать мужа в лагерь.

Дарья, Дуняша и мать проводили Петра до ворот. А Григорий наблюдал, как Аксинья подвела Степану коня. «Степан выехал из ворот торопким шагом, сидел в седле, как врытый, а Аксинья шла рядом, держась за стремя и снизу вверх, любовно и жадно, по-собачьи заглядывала ему в глаза».