Снегопад застал их на середке реки. Вмиг стало слепо, бело, залепило глаза — неизвестно, куда и ехать.
Выручили пролетавшие где-то над головой гуси: закричали, заспорили суматошно — видать, и они растерялись в этой заварухе. Вот тогда-то Власик, прислушиваясь к их удаляющемуся гомону, и сообразил, в какой стороне юг, ибо куда же сейчас лететь птице, как не в теплые края.
Снежная липуха немного успокоилась, когда от перевоза поднялись в крутой берег. Впереди проглянуло Сосино с жердяной изгородью по задворью, черная часовня замаячила в полях слева.
Вытирая рукой мокрое лицо, Власик начал было объяснять своему неразговорчивому спутнику, как пройти в деревню и разыскать бригадира, но тот, похоже, в этом не нуждался: загвоздил суковатой палкой побелевшую дорогу, как будто всю жизнь по ней ходил.
Из тутошних, видно, чей? — подумал Власик.
Однако раздумывать над этим ему было некогда. Он замерз, продрог насквозь — от стужи, от сырости, — и все мысли его сейчас были сосредоточены на том, чтобы поскорее добраться до Микшй да отогреться в тепле.
В доме у Микши, несмотря на то, что перевалило за девятый час, все еще было утро. Хозяйка с худым, разрумянившимся от жара лицом хлопотала возле печи, а хозяин, мрачный, опухший, весь заросший дремучей щетиной, сидел за столом и пил чай. Пил в одиночестве, под обстрелом угрюмых взглядов своих отпрысков, таких же крепколобых и грудастых, как их отец, сбившихся в тесную кучу на широкой родительской кровати справа от порога.

Простоявшая триста с лишним лет на берегу Ангары, деревня Матёра повидала на своём веку всякое. «Мимо неё поднимались в древности вверх по Ангаре бородатые казаки ставить Иркутский острог; подворачивали к ней на ночёвку торговые люди, снующие в ту и в другую стороны; везли по воде арестантов и, завидев прямо на носу обжитой берег, тоже подгребали к нему: разжигали костры, варили уху из выловленной тут же рыбы; два полных дня грохотал здесь бой между колчаковцами, занявшими остров, и партизанами, которые шли в лодках на приступ с обоих берегов». Есть в Матёре своя церквушка на высоком берегу, но её давно приспособили под склад, есть мельница и «аэропорт» на старом пастбище: дважды на неделе народ летает в город.
Действие в повести происходит в последние месяцы войны. Это история человека, который не выдержал тяжелых военных испытаний, нарушил свой долг — оказался дезертиром.

Андрей Гуськов жил в Сибири, его деревня Атамановка находилась на Ангаре, в глухих таежных местах. За четыре года до войны Андрей женился. Жили они с женой Настеной, как все, в обычных трудах и заботах, хотели иметь ребенка. Потом началась война и Андрей ушел на фронт.

Гуськов прошел всю войну, а незадолго до ее окончания был ранен и оказался в госпитале сравнительно недалеко от родных мест. Пока он был на фронте, все было вроде бы ничего, но в госпитале он ощутил нарастающий страх за свою жизнь. Получив приказ вернуться на фронт, он решает съездить домой, захотелось повидать мать и отца, повиниться перед женой за то, что часто обижал ее, надеясь, что впереди — длинная жизнь и все можно будет исправить. А там —; будь что будет. Однако Андрею не удается быстро доехать до Атамановки, и самовольная отлучка перерастает в дезертирство, а за это, по словам самого Андрея, нужно расстреливать, оживлять и опять расстреливать.

Зилов просыпается с трудом, видит дождь за окном и звонит Диме – официанту. Говорит, что ничего не помнит, расстраивается, что из-за дождя сорвется охота. Приходит мальчик и приносит ему большой венок с бумажными цветами, как покойнику. Говорит, что про-сили передать Зилову. Тому не нравится такая шутка. Мальчик уходит, а Зилов смотрит в одну точку и на сцене возникают его воображения. Кто-то не верит, что он умер, жена и Ирина плачут, обнявшись, и собираются дружить, официант собирает деньги на венок. Зилов звонит в магазин Вере, но говорят, что она занята. Свет гаснет, начинается его
Первое воспоминание: Зилов с Саяпиным в кафе «Незабудка» беседуют с официантом Димой об охоте, до которой еще полтора месяца. Они пришли пообедать и угостить сво-его начальника Кушака, который дал квартиру Зилову. Приглашает официанта к себе се-годня на новоселье. Приходит Вера, прежняя подружка Зилова, которая всех называет «Аликами». Она напрашивается к ним в компанию и на новоселье. Приходит Кушак, в течение обеда ему понравилась Вера, а жена у него уехала на юг отдыхать. Дома Галина и Зилов готовятся к встрече гостей, но у них только один стул. Узнав, что к ним придет Ку-шак с подругой, Галина против, но Зилов ее уговорил. Галина рассказывает, что она получила письмо от друга детства, с которым рассталась, когда им было по 12 лет. Он до сих пор холостяк. Приходят Саяпин с женой Валерией. Она сразу пошла внимательно осматривать все комнаты, Саяпин завидует товарищу, но ему Кушак тоже обещал квартиру в скором времени. Приходит Кушак, спрашивает про Веру, Зилов наедине советует ему не стесняться, быть с ней поактивнее. Приходит Вера и дарит большого плюшевого кота. Кузаков принес в подарок садовую скамейку, Галина очень рада, ее приставили к столу. Саяпин просит угадать подарок: «Что ты больше всего любишь?» и Зилов не может вспомнить, пока ему не подсказали, что охоту, тогда Зилов радуется подаркам. Все пьют за новоселье. Когда гости расходятся, Вера спрашивает у Зилова, пойти ли ей с Кушаком, тот: «Делай, что хочешь». Кузаков тоже интересуется Верой, но Зилов говорит, что она «совсем не та, за кого себя выдает». Кушак спрашивает у Зилова, как ему себя вести с Верой, но пока он собирается с духом, Вера ушла с Кузаковым, Кушак расстроился. Галина говорит Зилову, что хочет ребенка, а ему ничего не надо. Заканчивается воспоминание, Зилов пьет пиво на подоконнике, а потом швыряет плюшевого кота в угол.

Двое молодых людей — студент-медик Бусыгин и торговый агент Семен, по прозвищу Сильва, — приударили за незнакомыми девушками. Проводив тех до дома, но не встретив дальнейшего гостеприимства, на которое рассчитывали, они обнаруживают, что опоздали на электричку. Время позднее, на улице холодно, и они вынуждены искать крова в чужом районе. Молодые люди сами едва знакомы, но несчастье сближает. Оба они — парни с юмором, в них много задора и игры, они не падают духом и готовы воспользоваться любой возможностью, чтобы согреться.

Они стучатся в дом одинокой тридцатилетней женщины Макарской, только что прогнавшей влюбленного в нее десятиклассника Васеньку, но она отшивает и их. Вскоре не знающие куда деться парни видят, как её окликает пожилой мужчина из соседнего дома, назвавшийся Андреем Григорьевичем Сарафановым. Они думают, что это свидание, и решают воспользоваться удобным случаем, чтобы в отсутствие Сарафанова побывать у него и немного согреться. Дома они застают расстроенного Васеньку, сына Сарафанова, который переживает свою любовную неудачу. Бусыгин делает вид, что давно знает его отца. Васенька держится очень настороженно, а Бусыгин пытается его усовестить, говоря, что все люди братья и надо доверять друг другу. Это наводит хитроумного Сильву на мысль, что Бусыгин хочет разыграть парнишку, представившись сыном Сарафанова, сводным братом Васеньки. Вдохновленный этой идеей, он тут же подыгрывает приятелю, и ошарашенный Бусыгин, который вовсе не имел этого в виду, является Васеньке как его неведомый старший брат, решивший наконец разыскать отца. Сильва не прочь развить успех и склоняет Васеньку отметить событие — найти в домашних закромах что-нибудь из спиртного и выпить по случаю обретения брата.

У аповесці "Пакахай мяне, салдацік" (1995) дзеянне адбываецца ў ваколіцах невялікага гарадка ў аўстрыйскіх Альпах. Ужо гучаць пераможныя залпы, адбылася сустрэча савецкіх воінаў з арміяй саюзнікаў па антыгітлераўскай кааліцыі. Нашы салдаты гаманілі, абдымаліся з амерыканцамі. Гучыць тут і песня, што дала загаловак твору.
"Радасцю займалася салдацкая істота, сонцам асвятляўся ўвесь белы свет. Гэта ж трэба — скончылася вайна, і ты жывы! Цябе не забілі. Ты будзеш жыць доўга, доўга..." — такая рэакцыя лейтэнанта Барэйкі, ад імя якога вядзецца аповед, на вестку пра хуткую капітуляцыю гітлераўцаў.
Сюжэт аповесці і трагічны фінал складае паказ кахання Змітрака Барэйкі з Бешанковічаў да сваёй зямлячкі Франі. У біяграфіі маладога лейтэнанта ёсць "плямы": быў у харкаўскім акружэнні, на акупіраванай тэрыторыі засталіся яго бацькі, былі партызанамі, але прапалі без вестак. Вакол Барэйкі, як воран, кружыць "заўжды жвавы" асабіст. Спатканні Змітрака з зямлячкай, што апынулася за мяжой, актывізавалі дзікую падазронасць палкавога асабіста. Усё гэта паралізоўвала волю юнака, парушала яго намер адразу забраць каханую з сабой. А яна ў вайну напакутавалася не менш, чым Барэйка: ратавацца даводзілася і ад фашыстаў, і ад "сваіх". Франі прыйшлося замест гаспадаровай дачкі ехаць на катаргу ў Германію. Урэшце дзяўчына апынулася ў сям'і аўстрыйскага прафесара біялогіі Шарфа і яго жонкі — фрау Сабіны, з якімі і ў Барэйкі склаліся шчырыя, цёплыя адносіны.

Папалуднаваўшы, яны маўкліва вырашылі, што гадзіну якую можна і адпачыць. Месца якраз ім траплялася добрае - гальнае і сухое. За колькі крокаў адсюль баравіна спадала ў нізінку, а там купчасціўся ўжо ягаднік ля струхнелых пнёў, чарнела сатлелае голле. Яшчэ далей цёмная сцяна ялін прашыта была тонкімі стваламі рэдкіх бярозак: да нізінкі неўпрыкмет падступала зацішнае, змрочнае ўрочышча.
Але тут, на самым краі светлай баравіны, было суха, цёпла ад зямлі, нагрэтай сонцам, густа ўсыпанай шорсткім шыголлем і кволымі лусачкамі маладой сасновай кары. Седзячы, можна было доўга глядзець на неба, што свіцілася за калматымі хвоямі, любавацца ласкавым золатам высокіх ствалоў: адсюль, з зямлі, здавалася, што яны сыходзіліся ўгары.
Напрацаваўшыся як мае быць, рэжучы дровы, Васілю цяпер прыемна было адчуваць гарачую млявасць у руках, у плячах - ва ўсім целе. Прыемна было і тое, што вось яны, удвух толькі тут, у лесе, зараз маўчаць, пад ціхі пошум соснаў думаючы кожны сваё. Васіль дык нават і рады быў гэтаму, бо ён жа ведаў, якой нялёгкай бывае часам гаворка з чалавекам, калі ў цябе з ім выйшла нешта не зусім прыемнае, яшчэ і цяпер не яснае да канца - і таму невядома, як табе глядзець на яго, таго чалавека, і як яму глядзець на цябе...

Было гэта на чацвертым годзе вайны. Бабуля - высахлая, з учарнелым ад работы і старасці тварам - адсцябала матузамі малога ўнука за тое, што паабшчыпаў, не дачакаўшыся вячэры, акрайчык ацеслівага, спечанага з бульбы і ячменных шароек хлеба.
Малы не заплакаў, толькі не сваім голасам войкнуў, калі, уцякаючы ад матузоў, хацеў падшыцца пад ложак, - на хаду перадумаў нечага, разгубіўся, і тут яго дагнала, апошні раз балюча сцебанула старая.
Маці таўкла ў хаце проса; яна ўсё бачыла, і калі сын, разгубіўшыся, зыркаў па хаце здзічэлымі, спалоханымі вачамі, ёй здалося, што ён глядзіць на яе, моліць спагады, літасці, моліць заступіцца, і ў яе тады перавярнулася ўсё нутро, і яна падумала, што і сама часам гэтак жа сцябала малога, і цяпер пашкадавала, што рабіла гэтак.
Сын жа кінуўся ад ложка да дзвярэй, з усяе сілы ціснуў рукамі на клямку, біў у дзверы нагамі: маці бачыла, як дрыжаў у яго збялелы падбародак, як захліпаўся сын ад першых, крыўдлівых і роспачных слёз.
Моцна заплакаў ён ужо на двары.
І ёй тады, калі яна пачула гэты ягоны плач, чамусьці стала лягчэй, нібыта яна сама заплакала і ёй прыйшла са слязьмі палёгка.
Яна глянула на хату, на старую, што нечага мітусілася ў хаце, і больш за ўсё яе ўразіў свякроўчын твар - спустошаны і нейкі пакутліва нямы. І яна зразумела, што старая цяпер таксама шкадуе малога і што мітусіцца яна можа таму, што не ведае, куды ёй цяпер дзець матузы і што рабіць са сваімі рукамі.

У Залужжы мне сказалі: «А Дземідзёнак пайшоў ад нас. Яго ўжо няма ў гарадку».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Але ж куды падаўся Дземідзёнак?..
Можа, адзін я добра і ведаў гэтага чалавека.
Ён паявіўся ў нашым гарадку гады праз тры пасля вайны і пасяліўся ў хаце Дакуліхі, адзінокай старой, якая спачатку прыняла яго як кватаранта, каб мець за гэта на старасці якую капейку, бо яму ішла пенсія, але потым адмовілася ад тых грошай.
Я ж сустрэў Дземідзёнка, калі ён лічыўся ўжо на Ганчарнай вуліцы старажылам.
У нядзелю раніцай стаяў я на падворку і слухаў, як гудуць каля дзядзькавых вулляў пчолы.
- Дземідзёнак ідзе, - пачуліся раптам галасы.
Я азірнуўся і ўбачыў незнаёмага старога, які шыбаваў з клеткай у руцэ сярэдзінай вуліцы. Ён быў невысокага росту, згорблены, з белай бародкай і такімі ж белымі валасамі, што выбіваліся з-пад саламянага брыля. На незнаёмым была вылінялая сацінавая кашуля з манішкай, падпяразаная поясам з кутасамі, а на рубчыкавых штанах віднелася некалькі невялікіх латак. Стары хуценька перабіраў нагамі, быццам вельмі спяшаўся куды. Хадзіў ён на дыбачках, таму ўся яго шчуплая постаць у час хады падавалася наперад.
- Дземідзёнак!.. Дземідзёнак!.. - зноў пачуўся крык, і на вуліцу пачалі збягацца дзеці.

Пасля Бранска стала ясна, куды кіруецца эшалон. Станцыя Фаянсава, горад Кіраў, палявая пошта 07121. Хлопцы, каго тыдні на два прызвалі раней, паспелі прыслаць адтуль трохкутнікі.
Станцыя Бранск-I, як і Бранск-II, - у развалінах. Сякія-такія задымленыя каробкі прыстасаваны пад памяшканні ваеннага каменданта, перасыльнага пункта, санпрапускніка, прадпункта. Пуці адрамантаваны. На іх безліч вайсковых эшалонаў. Бранск-I, як і Бранск-II, - станцыі ўсё-такі вялікія.
Віктару Пасашку, можна сказаць, шанцуе. Па-першае, трапіў у добрую цяплушку. Двух'ярусныя з неачэсаных дошак палкі на месцы, на падлозе ніхто не спіць. Ёсць жалезная пячурка з выведзенай у столь, а не ў акно трубой. Трэба толькі ўвесь час падкладваць дровы, бо калі хоць на гадзіну пячурка астывае, то на сценах вагона, асабліва ля дзвярэй і па кутках, адразу выступае белая намаразь. Але вагон дружны, дровы хлопцы дастаюць. У ход ідуць снегаахоўныя шчыты, уцалелыя парканы і нават дошкі з чужых вагонаў.
Пасашка задаволен і тым, што едзе са знаёмымі і блізкімі людзьмі. У вагоне Саша Чарняўка, Васіль Міхальчук - хлопцы, з якімі Віктар вучыўся ў адным класе. Адам Пасашка, стрыечны брат, сусед, жылі на адной вуліцы...
Але ёсць у вагоне людзі, знаёмствам з якімі Пасашка асабліва ганарыцца. Гэта партызаны. Іх, бадай, палавіна. З местачковых хлопцаў, якія едуць у вагоне, толькі адзін Віктар быў у партызанах, і па гэтай прычыне ён як бы звязвае маладых местачкоўцаў з тубыльцамі навакольных сёл, вёсак, якія паспелі панюхаць пораху. Зрэшты, і раней так было. Саша Чарняўка, Васіль Міхальчук, якія партызанскіх даведак не маюць, тым не меней у небяспечных справах удзельнічалі. Сярод іх быў і Пасашка, з той толькі розніцай, што ён і тады трымаў сувязь з партызанамі...